Корни
Род Лермонтовых, по распространённой теории, происходил из Шотландии и восходил к полумифическому барду-пророку Томасу Лермонту.
Эта теория, однако, остаётся неподтверждённой и неопровергнутой. Своим
предполагаемым шотландским корням Лермонтов посвятил стихотворение «Желание».
Из ближайших предков Лермонтов документы сохранились относительно
его прадеда Юрия Петровича, воспитанника шляхетского кадетского
корпуса. В это время род Лермонтова пользовался ещё благосостоянием;
захудалость началась с поколений, ближайших ко времени поэта. Отец его,
Юрий Петрович Лермонтов (1787—1831), был бедным пехотным капитаном в
отставке. По словам Сперанского,
отец будущего поэта был замечательный красавец, но вместе с тем
«пустой», «странный» и даже «худой» человек. Однако этот отзыв основан
на отношениях Лермонтова-отца к тещё, Елизавете Алексеевне Арсеньевой
(урождённой Столыпиной), взаимоотношения же Михаила с отцом, согласно
переписке, были очень тёплыми.
Поместье Юрия Лермонтова — Кроптовка, Ефремовского уезда Тульской губернии
(в настоящее время — Тульская область) — находилось по соседству с
селом Васильевским, принадлежавшим роду Арсеньевых. Красота Юрия
Петровича увлекла дочь Арсеньевой, Марию Михайловну, и несмотря на
протест своей родовитой и гордой родни, она стала женой «армейского
офицера»; но для её семьи этот офицер навсегда остался чужим человеком.
Мария Михайловна умерла в 1817, когда сыну её не было ещё трёх лет, но Лермонтов позже часто вспоминал и писал о ней.
Воспитание
Бабушка страстно полюбила внука. Энергичная и настойчивая, она
употребляла все усилия, чтобы одной безраздельно владеть ребёнком. О
чувствах и интересах отца она не заботилась. Лермонтов в юношеских
произведениях весьма полно и точно воспроизводил события и действующих
лиц своей личной жизни. В драме с немецким заглавием — «Menschen und
Leidenschaften» — рассказан раздор между его отцом и бабушкой.
Лермонтов-отец не в состоянии был воспитывать сына, как этого
хотелось аристократической родне, — и Арсеньева, имея возможность
тратить на внука «по четыре тысячи в год на обучение разным языкам»,
взяла его к себе с уговором воспитывать его до 16 лет и во всем
советоваться с отцом. Последнее условие не выполнялось; даже свидания
отца с сыном встречали непреодолимые препятствия со стороны Арсеньевой.
Ребенок с самого начала должен был сознавать противоестественность
этого положения. Его детство протекало в поместье бабушки, Тарханах,
Пензенской губернии; его окружали любовью и заботами — но светлых
впечатлений, свойственных возрасту, у него не было.
В неоконченной юношеской «Повести» описывается детство Саши
Арбенина, двойника самого автора. Саша с шестилетнего возраста
обнаруживает наклонность к мечтательности, страстное влечение ко всему
героическому, величавому, бурному. Лермонтов родился болезненным и всё
детство страдал золотухой; но болезнь эта развила в ребёнке необычайную нравственную энергию.
В «Повести» признается её влияние на ум и характер героя: «он
выучился думать… Лишённый возможности развлекаться обыкновенными
забавами детей, Саша начал искать их в самом себе. Воображение стало
для него новой игрушкой… В течение мучительных бессонниц, задыхаясь
между горячих подушек, он уже привыкал побеждать страданья тела,
увлекаясь грёзами души… Вероятно, что раннее умственное развитие не
мало помешало его выздоровлению»…
Это раннее развитие стало для Лермонтова источником огорчений: никто
из окружающих не только не был в состоянии пойти навстречу «грёзам его
души», но даже не замечал их. Здесь коренятся основные мотивы его
будущей поэзии разочарования. В угрюмом ребёнке растёт презрение к
повседневной окружающей жизни. Всё чуждое, враждебное ей возбуждало в
нём горячее сочувствие: он сам одинок и несчастлив, — всякое
одиночество и чужое несчастье, происходящее от людского непонимания,
равнодушия или мелкого эгоизма, кажется ему своим. В его сердце живут
рядом чувство отчуждённости среди людей и непреодолимая жажда родной
души, такой же одинокой, близкой поэту своими грёзами и, может быть,
страданиями. И в результате: «в ребячестве моём тоску любови знойной уж
стал я понимать душою беспокойной».
Мальчиком десяти лет его повезли на Кавказ,
на воды; здесь он встретил девочку лет девяти — и в первый раз у него
проснулось необыкновенно глубокое чувство, оставившее память на всю
жизнь, но сначала для него неясное и неразгаданное. Два года спустя
поэт рассказывает о новом увлечении, посвящает ему стихотворение: к
Гению.
Первая любовь неразрывно слилась с подавляющими впечатлениями
Кавказа. «Горы кавказские для меня священны», — писал Лермонтов; они
объединили всё дорогое, что жило в душе поэта-ребёнка. С осени 1825 года начинаются более или менее постоянные учебные занятия Лермонтова, но выбор учителей — француз Capet и бежавший из Турции
грек — был неудачен. Грек вскоре совсем бросил педагогические занятия и
занялся скорняжным промыслом. Француз, очевидно, не внушил Лермонтову
особенного интереса к французскому языку и литературе: в ученических тетрадях Лермонтова французские стихотворения очень рано уступают место русским.
Пятнадцатилетним мальчиком он сожалеет, что не слыхал в детстве
русских народных сказок: «в них верно больше поэзии, чем во всей
французской словесности». Его пленяют загадочные, но мужественные
образы отщепенцев человеческого общества — «корсаров», «преступников»,
«пленников», «узников».
Спустя два года после возвращения с Кавказа Лермонтова повезли в Москву
и стали готовить к поступлению в университетский благородный пансион.
Учителями его были Зиновьев, преподаватель латинского и русского языка
в пансионе, и француз Gondrot, бывший полковник наполеоновской гвардии;
его сменил в 1829 году англичанин Виндсон, познакомивший его с английской литературой.
В пансионе Лермонтов оставался около двух лет. Здесь, под
руководством Мерзлякова и Зиновьева, процветал вкус к литературе:
происходили «заседания по словесности», молодые люди пробовали свои
силы в самостоятельном творчестве, существовал даже какой-то журнал при
главном участии Лермонтова.
Поэт горячо принялся за чтение; сначала он поглощён Шиллером, особенно его юношескими трагедиями; затем он принимается за Шекспира, в письме к родственнице «вступается за честь его», цитирует сцены из Гамлета.
По-прежнему Лермонтов ищет родной души, увлекается дружбой то с
одним, то с другим товарищем, испытывает разочарования, негодует на
легкомыслие и измену друзей. Последнее время его пребывания в пансионе
— 1829
— отмечено в произведениях Лермонтова необыкновенно мрачным
разочарованием, источником которого была совершенно реальная драма в
личной жизни Лермонтова.
Срок воспитания его под руководством бабушки приходил к концу; отец
часто навещал сына в пансионе, и отношения его к тёще обострились до
крайней степени. Борьба развивалась на глазах Михаила Юрьевича; она
подробно изображена в его юношеской драме. Бабушка, ссылаясь на свою
одинокую старость, взывая к чувству благодарности внука, отвоевала его
у зятя. Отец уехал, униженный и оскорблённый более, чем когда-либо, и
вскоре умер.
Стихотворения этого времени — яркое отражение пережитого поэтом. У
него появляется склонность к воспоминаниям: в настоящем, очевидно,
немного отрады. «Мой дух погас и состарился», — говорит он, и только
«смутный памятник прошедших милых лет» ему «любезен». Чувство
одиночества переходит в беспомощную жалобу_ депрессию;
юноша готов окончательно порвать с внешним миром, создаёт «в уме своём»
«мир иной и образов иных существованье», считает себя «отмеченным
судьбой», «жертвой посреди степей», «сыном природы».
Ему «мир земной тесен», порывы его «удручены ношей обманов», перед
ним призрак преждевременной старости… В этих излияниях, конечно, много
юношеской игры в страшные чувства и героические настроения, но в их
основе лежат безусловно искренние огорчения юноши, несомненный духовный
разлад его с окружающей действительностью.
К 1829 году относятся первый очерк «Демона» и стихотворение «Монолог», предвещающее «Думу».
Поэт отказывается от своих вдохновений, сравнивая свою жизнь с осенним
днем, и рисует «измученную душу» Демона, живущего без веры, с
презрением и равнодушием ко «всему на свете». В «Монологе» изображаются
«дети севера», их «пасмурная жизнь», «пустые бури», без «любви и дружбы
сладкой». Немного спустя, оплакивая отца, он себя и его называет
«жертвами жребия земного»: «ты дал мне жизнь, но счастья не дано!…»
Первая любовь
Весной 1830 года благородный пансион был преобразован в гимназию,
и Лермонтов оставил его. Лето он провёл в подмосковном поместье брата
бабушки, Столыпина. Недалеко жили другие родственники Лермонтова —
Верещагины; Александра Верещагина познакомила его с своей подругой,
Екатериной Сушковой, также соседкой по имению. Сушкова, впоследствии
Хвостова, оставила записки об этом знакомстве. Содержание их —
настоящий «роман», распадающийся на две части: в первой — торжествующая
и насмешливая героиня, Сушкова, во второй — холодный и даже жестоко
мстительный герой, Лермонтов.
Шестнадцатилетний «отрок», склонный к «сентиментальным суждениям»,
невзрачный, косолапый, с красными глазами, с вздёрнутым носом и
язвительной улыбкой, менее всего мог казаться интересным кавалером для
юных барышень. В ответ на его чувства ему предлагали «волчок или
веревочку», угощали булочками с начинкой из опилок. Сушкова, много лет
спустя после события, изобразила поэта в недуге безнадёжной страсти и
приписала себе даже стихотворение, посвящённое Лермонтовым другой
девице — Вареньке Лопухиной,
его соседке по московской квартире на Малой Молчановке: к ней он питал
до конца жизни едва ли не самое глубокое чувство, когда-либо вызванное
в нём женщиной.
В то же лето 1830 года внимание Лермонтова сосредоточилось на личности и поэзии Байрона;
он впервые сравнивает себя с английским поэтом, сознаёт сходство своего
нравственного мира с байроновским, посвящает несколько стихотворений
польской революции. Вряд ли, ввиду всего этого, увлечение поэта
«черноокой» красавицей, то есть Сушковой, можно признавать таким
всепоглощающим и трагическим, как его рисует сама героиня. Но это не
мешало «роману» внести новую горечь в душу поэта; это докажет
впоследствии его действительно жестокая месть — один из его ответов на
людское бессердечие, легкомысленно отравлявшее его «ребяческие дни»,
гасившее в его душе «огонь божественный».
Студенчество
С сентября 1830 года Лермонтов числится студентом Московского университета сначала на «нравственно-политическом отделении», потом на «словесном».
Серьёзная умственная жизнь развивалась за стенами университета, в
студенческих кружках, но Лермонтов не сходится ни с одним из них. У
него, несомненно, больше наклонности к светскому обществу, чем к
отвлечённым товарищеским беседам: он по природе наблюдатель
действительной жизни. Давно уже, притом, у него исчезло чувство юной,
ничем не омраченной доверчивости, охладела способность отзываться на
чувство дружбы, на малейшие проблески симпатии. Его нравственный мир
был другого склада, чем у его товарищей, восторженных гегельянцев и эстетиков.
Он не менее их уважал университет: «светлый храм науки» он называет
«святым местом», описывая отчаянное пренебрежение студентов к жрецам
этого храма. Он знает и о философских заносчивых «спорах» молодёжи, но
сам не принимает в них участия. Он, вероятно, даже не был знаком с
самым горячим спорщиком — знаменитым впоследствии критиком, хотя один
из героев его студенческой драмы «Странный человек» носит фамилию Белинский. Эта драма доказывает интерес Лермонтова к надеждам и идеалам тогдашних лучших современных людей.
Главный герой — Владимир — воплощает самого автора; его устами поэт
откровенно сознается в мучительном противоречии своей натуры. Владимир
знает эгоизм и ничтожество людей — и всё-таки не может покинуть их
общество: «когда я один, то мне кажется, что никто меня не любит, никто
не заботится обо мне, — и это так тяжело!» Ещё важнее драма как
выражение общественных идей поэта. Мужик рассказывает Владимиру и его
другу, Белинскому — противникам крепостного права,
— о жестокостях помещицы и о других крестьянских невзгодах. Рассказ
приводит Владимира в гнев, вырывает у него крик: «О мое отечество! мое
отечество!», — а Белинского заставляет практически помочь мужикам.
Для поэтической деятельности Лермонтова университетские годы
оказались в высшей степени плодотворны. Талант его зрел быстро,
духовный мир определялся резко. Лермонтов усердно посещает московские
салоны, балы, маскарады. Он знает действительную цену этих развлечений,
но умеет быть весёлым, разделять удовольствия других. Поверхностным
наблюдателям казалась совершенно неестественной бурная и гордая поэзия
Лермонтова при его светских талантах.
Они готовы были демонизм и разочарование его счесть «драпировкой»,
«весёлый, непринуждённый вид» признать истинно лермонтовским свойством,
а жгучую «тоску» и «злость» его стихов — притворством и условным
поэтическим маскарадом. Но именно поэзия и была искренним отголоском
лермонтовских настроений. «Меня спасало вдохновенье от мелочных сует»,
— писал он и отдавался творчеству, как единственному чистому и высокому
наслаждению. «Свет», по его мнению, всё нивелирует и опошливает,
сглаживает личные оттенки в характерах людей, вытравливает всякую
оригинальность, приводит всех к одному уровню одушевлённого манекена.
Принизив человека, «свет» приучает его быть счастливым именно в
состоянии безличия и приниженности, наполняет его чувством
самодовольства, убивает всякую возможность нравственного развития.
Лермонтов боится сам подвергнуться такой участи; более чем
когда-либо он прячет свои задушевные думы от людей, вооружается
насмешкой и презрением, подчас разыгрывает роль доброго малого или
отчаянного искателя светских приключений. В уединении ему припоминаются
кавказские впечатления — могучие и благородные, ни единой чертой не
похожие на мелочи и немощи утонченного общества.
Он повторяет мечты поэтов прошлого века о естественном состоянии,
свободном от «приличья цепей», от золота и почестей, от взаимной вражды
людей. Он не может допустить, чтобы в нашу душу были вложены
«неисполнимые желанья», чтобы мы тщетно искали «в себе и в мире
совершенство». Его настроение — разочарование деятельных нравственных
сил разочарование в отрицательных явлениях общества, во имя очарования
положительными задачами человеческого духа.
Эти мотивы вполне определились во время пребывания Лермонтова в
московском университете, о котором он именно потому и сохранил память,
как о «святом месте».
Лермонтов не пробыл в университете и двух лет; выданное ему
свидетельство говорит об увольнении «по прошению» — но прошение, по
преданию, было вынуждено студенческой историей с одним из наименее
почтенных профессоров Маловым. С 18 июня 1832 года Лермонтов более не числился студентом.
Школа прапорщиков
Он уехал в Санкт-Петербург, с намерением снова поступить в университет, но попал в Школу гвардейских подпрапорщиков.
Эта перемена карьеры не отвечала желаньям бабушки и, очевидно, вызвана
настояниями самого поэта. Ещё с детства его мечты носили воинственный
характер. Кавказ сильно подогрел их. В пансионских эпиграммах постоянно упоминается гусар, в роли счастливого Дон-Жуана.
Усердно занимаясь рисованием, поэт упражнялся преимущественно в
«батальном жанре». Такими же рисунками наполнен и альбом его матери. В
двадцатых годах и начале тридцатых девятнадцатого века гражданские
профессии не пользовались уважением высшего общества.
По свидетельству товарища Лермонтова, все невоенные слыли «подьячими».
Лермонтов оставался в школе два «злополучных года», как он сам
выражается. Об умственном развитии учеников никто не думал; им «не
позволялось читать книг чисто-литературного содержания». В школе
издавался журнал, но характер его вполне очевиден из «поэм» Лермонтова,
вошедших в этот орган: «Уланша», «Петергофский праздник»…
Накануне вступления в школу Лермонтов написал стихотворение «Парус»;
«мятежный» парус, «просящий бури» в минуты невозмутимого покоя — это
всё та же с детства неугомонная душа поэта. «Искал он в людях
совершенства, а сам — сам не был лучше их», — говорит он устами героя
поэмы «Ангел смерти», написанной ещё в Москве.
Юнкерский разгул и забиячество доставили ему теперь самую удобную
среду для развития каких угодно «несовершенств». Лермонтов ни в чём не
отставал от товарищей, являлся первым участником во всех похождениях —
но и здесь избранная натура сказывалась немедленно после самого,
по-видимому, безотчётного веселья. Как в московском обществе, так и в
юнкерских пирушках Лермонтов умел сберечь свою «лучшую часть», свои
творческие силы; в его письмах слышится иногда горькое сожаление о
былых мечтаниях, жестокое самобичевание за потребность «чувственного
наслаждения». Всем, кто верил в дарование поэта, становилось страшно за
его будущее. Верещагина, неизменный друг Лермонтов, во имя его таланта
заклинала его «твердо держаться своей дороги»…
В гвардии
По выходе из школы корнетом лейб-гвардии гусарского полка
Лермонтов живёт по-прежнему среди увлечений и упреков совести, среди
страстных порывов и сомнений, граничащих с отчаянием. О них он пишет к
своему другу Лопухиной, но напрягает все силы, чтобы его товарищи и
«свет» не заподозрили его гамлетовских настроений.
Люди, близко знающие его, вроде Верещагиной, уверены в его «добром
характере» и «любящем сердце»; но Лермонтов казалось бы унизительным
явиться добрым и любящим перед «надменным шутом» — «светом». Напротив,
здесь он хочет быть беспощаден на словах, жесток в поступках, во что бы
то ни стало прослыть неумолимым тираном женских сердец. Тогда-то пришло
время расплаты для Сушковой.
Лермонтову-гусару и уже известному поэту ничего не стоило заполонить
сердце когда-то насмешливой красавицы, расстроить её брак с Лопухиным,
братом неизменно любимой Вареньки и Марии, к которой он писал такие
задушевные письма. Потом началось отступление: Лермонтов принял такую
форму обращения к Сушковой, что она немедленно была скомпрометирована в
глазах «света», попав в положение смешной героини неудавшегося романа.
Лермонтову оставалось окончательно порвать с Сушковой — и он написал на
её имя анонимное письмо с предупреждением против себя самого, направил
письмо в руки родственников несчастной девицы и, по его словам,
произвёл «гром и молнию».
Потом, при встрече с жертвой, он разыграл роль изумлённого,
огорчённого рыцаря, а в последнем объяснении прямо заявил, что он её не
любит и, кажется, никогда не любил. Все это, кроме сцены разлуки,
рассказано самим Лермонтовым в письме к Верещагиной, причём он видит
лишь «весёлую сторону истории». Только печальным наследством юнкерского
воспитания и стремлением создать себе «пьедестал» в «свете» можно
объяснить эту единственную тёмную страницу в биографии Лермонтова.
Совершенно равнодушный к службе, неистощимый в проказах, Лермонтов
пишет застольные песни самого непринуждённого жанра — и в то же время
такие произведения, как «Я, матерь Божия, ныне с молитвою»…
До сих пор поэтический талант Лермонтова был известен лишь в
офицерских и светских кружках. Первое его произведение, появившееся в
печати — «Хаджи Абрек» — попало в «Библиотеку для Чтения» без его
ведома, и после этого невольного, но удачного дебюта Лермонтов долго не
хотел печатать своих стихов. Смерть Пушкина явила Лермонтова русской
публике во всей силе поэтического таланта. Лермонтов был болен, когда
совершилось страшное событие. До него доходили разноречивые толки;
«многие», рассказывает он, «особенно дамы, оправдывали противника
Пушкина», потому что Пушкин был дурен собой и ревнив и не имел права
требовать любви от своей жены.
Невольное негодование охватило Лермонтова, и он «излил горечь сердечную на бумагу». Стихотворение «Смерть Поэта»
оканчивалось сначала словами: «И на устах его печать». Оно быстро
распространилось в списках, вызвало бурю в высшем обществе, новые
похвалы Дантесу;
наконец, один из родственников Лермонтова, Н. Столыпин, стал в глаза
порицать его горячность по отношению к такому джентльмену, как Дантес.
Лермонтов вышел из себя, приказал гостю выйти вон и в порыве страстного
гнева набросал заключительную отповедь «надменным потомкам»…
Последовал арест; несколько дней спустя корнет Лермонтов был переведён прапорщиком в нижегородский драгунский полк,
действовавший на Кавказе. Поэт отправлялся в изгнание, сопровождаемый
общим вниманием: здесь были и страстное сочувствие, и затаённая вражда.
На Кавказе
Первое пребывание Лермонтова на Кавказе длилось всего несколько
месяцев. Благодаря хлопотам бабушки он был сначала переведён в
гродненский гусарский полк, расположенный в Новгородской губернии, а
потом — в апреле 1838
года — возвращён в лейб-гусарский. Несмотря на кратковременную службу в
Кавказских горах, Лермонтов успел сильно измениться в нравственном
отношении.
Природа приковала всё его внимание; он готов «целую жизнь» сидеть и
любоваться её красотой; общество будто утратило для него
привлекательность, юношеская весёлость исчезла и даже светские дамы
замечали «чёрную меланхолию» на его лице. Инстинкт поэта-психолога влёк
его, однако, в среду людей. Его здесь мало ценили, ещё меньше понимали,
но горечь и злость закипали в нём, и на бумагу ложились новые пламенные
речи, в воображении складывались бессмертные образы.
Лермонтов возвращается в петербургский «свет», снова играет роль
льва, тем более, что за ним теперь ухаживают все любительницы
знаменитостей и героев; но одновременно он обдумывает могучий образ,
ещё в юности волновавший его воображение. Кавказ обновил давнишние
грёзы; создаются «Демон» и «Мцыри».
И та, и другая поэма задуманы были давно. О «Демоне» поэт думал ещё
в Москве, до поступления в университет, позже несколько раз начинал и
переделывал поэму; зарождение «Мцыри», несомненно, скрывается в
юношеской заметке Лермонтова, тоже из московского периода: «написать
записки молодого монаха: 17 лет. С детства он в монастыре, кроме
священных книг не читал… Страстная душа томится. Идеалы».
В основе «Демона» лежит сознание одиночества среди всего мироздания. Черты демонизма
в творчестве Лермонтова: гордая душа, отчуждение от мира и небеса
презрение к мелким страстям и малодушию. Демону мир тесен и жалок; для
Мцыри — мир ненавистен, потому что в нём нет воли, нет воплощения
идеалов, воспитанных страстным воображением сына природы, нет исхода
могучему пламени, с юных лет живущему в груди. «Мцыри» и «Демон»
дополняют друг друга.
Разница между ними — не психологическая, а внешняя, историческая.
Демон богат опытом, он целые века наблюдал человечество — и научился
презирать людей сознательно и равнодушно. Мцыри гибнет в цветущей
молодости, в первом порыве к воле и счастью; но этот порыв до такой
степени решителен и могуч, что юный узник успевает подняться до
идеальной высоты демонизма.
Несколько лет томительного рабства и одиночества, потом несколько
часов восхищения свободой и величием природы подавили в нём голос
человеческой слабости. Демоническое миросозерцание, стройное и
логическое в речах Демона, у Мцыри — крик преждевременной агонии.
Демонизм — общее поэтическое настроение, слагающееся из гнева и
презрения; чем зрелее становится талант поэта, тем реальнее выражается
это настроение и аккорд разлагается на более частные, но зато и более
определённые мотивы.
В основе «Думы»
лежат те же лермонтовские чувства относительно «света» и «мира», но они
направлены на осязательные, исторически точные общественные явления:
«земля», столь надменно унижаемая Демоном, уступает место «нашему
поколению», и мощные, но смутные картины и образы кавказской поэмы
превращаются в жизненные типы и явления. Таков же смысл и новогоднего
приветствия на 1840 год.
Очевидно, поэт быстро шёл к ясному реальному творчеству, задатки
которого коренились в его поэтической природе; но не без влияния
оставались и столкновения со всем окружающим. Именно они должны были
намечать более определённые цели для гнева и сатиры поэта и постепенно
превращать его в живописца общественных нравов.
Первая дуэль
Роман «Герой нашего времени»
— первая ступень на этом совершенно логическом пути… Роль «льва» в
петербургском свете заключилась для Лермонтова крупным недоразумением:
ухаживая за княгиней Щербатовой — музой стихотворения «На светские
цепи», — он встретил соперника в лице сына французского посланника
Баранта.
В результате — дуэль, окончившаяся благополучно, но для Лермонтова повлекшая арест на гауптвахте, потом перевод в Тенгинский пехотный полк на Кавказе.
Во время ареста Лермонтова посетил Белинский. Когда он познакомился с поэтом, достоверно неизвестно: по словам Панаева — в Санкт-Петербурге, у Краевского, после возвращения Лермонтова с Кавказа; по словам товарища Лермонтов по университетскому пансиону, И. Сатина — в Пятигорске, летом 1837.
Вполне достоверно одно, что впечатление Белинского от первого
знакомства осталось неблагоприятное. Лермонтов по привычке уклонялся от
серьёзного разговора, сыпал шутками и остротами по поводу самых важных
тем — и Белинский, по его словам, не раскусил Лермонтова. Свидание на
гауптвахте окончилось совершенно иначе: Белинский пришёл в восторг и от
личности, и от художественных воззрений Лермонтова. Он увидел поэта
«самим собой»; «в словах его было столько истины, глубины и простоты!».
Впечатления Белинского повторились на Боденштедте, впоследствии
переводчике произведений поэта. Казаться и быть для Лермонтова были две
совершенно различные вещи; перед людьми малознакомыми он предпочитал
казаться, но был совершенно прав, когда говорил: «Лучше я, чем для
людей кажусь». Близкое знакомство открывало в поэте и любящее сердце, и
отзывчивую душу, и идеальную глубину мысли. Только Лермонтов очень
немногих считал достойными этих своих сокровищ…
Прибыв на Кавказ, Лермонтов окунулся в боевую жизнь и на первых же
порах отличился «мужеством и хладнокровием»; так выражалось официальное
донесение. В стихотворении «Валерик» и в письме к Лопухину Лермонтов ни
слова не говорит о своих подвигах…
Тайные думы Лермонтова давно уже были отданы роману.
Он был задуман ещё в первое пребывание на Кавказе; княжна Мери,
Грушницкий и доктор Вернер, по словам того же Сатина, были списаны с
оригиналов ещё в 1837.
Последующая обработка, вероятно, сосредоточивалась преимущественно на
личности главного героя, характеристика которого была связана для поэта
с делом самопознания и самокритики…
Пятигорск. Вторая Дуэль. Смерть
По окончании отпуска, весной 1841, Лермонтов уехал из Петербурга с тяжелыми предчувствиями — сначала в Ставрополь, где стоял тенгинский полк, потом в Пятигорск. По некоторым рассказам, он ещё в 1837 познакомился здесь с семьей Верзилиных и одну из сестер — Эмилию Верзилину — прозвал «La Rose du Caucase».
Теперь он встретил рядом с ней гвардейского отставного офицера
Мартынова, «мрачного и молчаливого», игравшего роль непонятого и
разочарованного героя, в черкесском костюме с громадным кинжалом.
Лермонтов стал поднимать его на смех в присутствии красавицы и всего
общества. Столкновения были неминуемы; в результате одного из них
произошла дуэль — и 15 июля поэт пал бездыханным у подножия Машука.
Князь А. И. Васильчиков, очевидец событий и секундант Мартынова,
рассказал историю дуэли с явным намерением оправдать Мартынова, который
был жив во время появления рассказа в печати. Основная мысль автора: «в
Лермонтове было два человека: один — добродушный, для небольшого кружка
ближайших друзей и для тех немногих лиц, к которым он имел особенное
уважение; другой — заносчивый и задорный, для всех прочих знакомых».
Мартынов, следовательно, был сначала жертвой, а потом должен был
явиться мстителем.
Несомненно, однако, что Лермонтов до последней минуты сохранял
добродушное настроение, а его соперник пылал злобным чувством. При всех
смягчающих обстоятельствах о Мартынове ещё с большим правом, чем о
Дантесе, можно повторить слова поэта: «не мог понять в сей миг
кровавый, на что он руку подымал»…
Похороны Лермонтова не могли быть совершены по церковному обряду,
несмотря на все хлопоты друзей, официальное известие об его смерти
гласило: «15-го июля, около 5 часов вечера, разразилась ужасная буря с
громом и молнией; в это самое время между горами Машуком и Бештау
скончался лечившийся в Пятигорске М. Ю. Лермонтов». По словам кн.
Васильчикова в Петербурге, в высшем обществе, смерть поэта встретили
отзывом: «туда ему и дорога»…
Спустя несколько месяцев Арсеньева перевезла прах внука в Тарханы.
В 1889, по всероссийской подписке, поэту воздвигнут памятник в Пятигорске.
О поэзии Лермонтова
Поэзия
Лермонтова неразрывно связана с его личностью, она в полном смысле
поэтическая автобиография. Основные черты лермонтовской природы —
необыкновенно развитое самосознание, дельность и глубина нравственного
мира, мужественный идеализм жизненных стремлений.
Все эти черты воплотились в его произведениях, начиная с самых
ранних прозаических и стихотворных излияний и кончая зрелыми поэмами и
романом.
Ещё в юношеской «Повести» Лермонтов прославлял волю как совершенную, непреодолимую душевную энергию: «хотеть — значит ненавидеть, любить, сожалеть, радоваться, жить»…
Отсюда его пламенные запросы к сильному открытому чувству, негодование на мелкие и малодушные страсти; отсюда его демонизм,
развивавшийся среди вынужденного одиночества и презрения к окружающему
обществу. Но демонизм — отнюдь не отрицательное настроение: «любить
необходимо мне» — сознавался поэт, и Белинский отгадал эту черту после
первой серьёзной беседы с Лермонтов: «мне отрадно было видеть в его
рассудочном, охлаждённом и озлобленном взгляде на жизнь и людей семена
глубокой веры в достоинство того и другого. Я это и сказал ему; он
улыбнулся и сказал: дай Бог».
Демонизм Лермонтова — это высшая ступень идеализма, то же самое, что мечты людей XVIII века о всесовершенном естественном человеке, о свободе и доблестях золотого века; это поэзия Руссо и Шиллера.
Такой идеал — наиболее смелое, непримиримое отрицание
действительности — и юный Лермонтов хотел бы сбросить «образованности
цепи», перенестись в идиллическое царство первобытного человечества.
Отсюда фанатическое обожание природы, страстное проникновение её
красотой и мощью. И все эти черты отнюдь нельзя связывать с каким бы то
ни было внешним влиянием; они существовали в Лермонтове ещё до
знакомства его с Байроном и слились только в более мощную и зрелую
гармонию, когда он узнал эту действительно ему родную душу.
В противоположность разочарованию шатобриановского Ренэ,
коренящемуся исключительно в эгоизме и самообожании, лермонтовское
разочарование — воинствующий протест против «низостей и странностей»,
во имя искреннего чувства и мужественной мысли.
Пред нами поэзия не разочарования, а печали и гнева. Все герои
Лермонтов — Демон, Измаил-Бей, Мцыри, Арсений — переполнены этими
чувствами. Самый реальный из них — Печорин — воплощает самое,
по-видимому, будничное разочарование; но это совершенно другой человек,
чем «московский Чайльд-Гарольд» — Онегин.
У него множество отрицательных черт: эгоизм, мелочность, гордость,
часто бессердечие, но рядом с ними — искреннее отношение к самому себе.
«Если я причиною несчастья других, то и сам не менее несчастлив» —
совершенно правдивые слова в его устах. Он не раз тоскует о неудавшейся
жизни; на другой почве, в другом воздухе этот сильный организм
несомненно нашёл бы более почтенное дело, чем травля Грушницких.
Великое и ничтожное уживаются в нём рядом, и если бы потребовалось
разграничить то и другое, великое пришлось бы отнести к личности, а
ничтожное — к обществу…
Творчество Лермонтова постепенно спускалось из-за облаков и с
кавказских гор. Оно остановилось на создании вполне реальных типов и
сделалось общественным и национальным. В русской литературе XIX века
нет ни одного благородного мотива, в котором бы не слышался безвременно
замолкший голос Лермонтова: её печаль о жалких явлениях русской жизни —
отголосок жизни поэта, печально глядевшего на своё поколение; в её
негодовании на рабство мысли и нравственное ничтожество современников
звучат лермонтовские демонические порывы; её смех над глупостью и
пошлым комедиантством слышится уже в уничтожающих сарказмах Печорина над Грушницким.
Мотив ожидания рассвета в некоторых произведениях М. Ю. Лермонтова
Мотив ожидания рассвета — это тот идейно-эмоциональный стержень,
вокруг которого группируются все остальные вопросы, поднимаемые
Лермонтовым в своих произведениях. В раннем творчестве рассвет
ассоциировался у поэта с некой песнью, пропетой ему ангелом ещё до его
рождения. Слова песни лирический герой ещё помнил утром(когда был ещё
ребёнком), но позднее забыл. Герой желает услышать песню ещё раз и
ждёт, когда наступит рассвет. Подобный мотив присутствует и в зрелой
лирике Лермонтова («Сон», «Три пальмы», «1-ое января»), а также в
поздней («Выхожу один я на дорогу», «Пророк»). Тема отразилась и в
прозе («Герой нашего времени»), а также в некоторых драматических
произведениях («Маскарад»).Ожидание рассвета — это тема многих
библейских книг. Как правило, рассвет (утро) в Священном Писании
отождествляется с «оным днём», с днём, когда наступит Второе Пришествие
нашего Господа и Спасителя. Сейчас человечество живёт ночью. К мотиву
ожидания рассвета обращались в своих произведениях
Ф.Достоевский,А.Блок, Б.Пастернак.
|
